Часть 1. Синдром незваного гостя

Быть чужим среди своих – суть синдрома незваного гостя. Данный синдром не признан официально в психотерапевтической практике, однако это не отменяет его актуальности. Заниженная самооценка, страх перед выступлениями на публике или знакомством с новым коллективом – прямое следствие систематической «невинной» учительской иронии в адрес опоздавших.

Никогда родители не ощущают такого священного благоговения перед обучением в средней школе, как первого сентября, приводя своих отпрысков в первый класс.

Вот родители томятся в коридоре, ожидая конца самого первого «Урока Мира». Вообще-то родителям не положено находиться в школе, но в этот день администрация и охрана не обращает внимания на хаос и безобразие: праздник, всё-таки… Дверь первого «Б» открыта (в кабинете по-сентябрьски душно); проходя мимо, я замечаю крупного черноволосого мужчину, сидящего третьим за первой партой, рядом с маленькой девочкой, напряжённо слушающей свою учительницу. У самой двери, опершись, стоят ещё двое родителей. Они не столько внимают учителю, сколько смотрят на своих малышей, как те поглощают свою первую в своей жизни патриотическую информацию:

– Скажите, ребята, а вы знаете, что изображено на нашем флаге?.. Правильно, тюндюк, верхушка юрты, через которую видно солнце!.. А сколько лучей у этого солнца, вы знаете?.. – учительница карандашом, вместо указки, водит по приклеенной к доске красно-желто-белой картинке. – Сорок лучей! Это значит, что мы должны ни-ког-да не ссориться друг с другом и жить в мире!..

Со временем беспокойство за малыша гаснет, уступая место внутреннему безразличию, которое оправдывается внешним убеждением, что в школе лучше знают, как учить, и вообще лучше не лезть не в своё дело, не злить учителей, чтобы те не испортили оценки для аттестата.

Но интуитивное волнение и понимание того, что теперь чадо, которое недавно делало свои первые шаги, будет половину суток среди новых лиц, оправдано. В самом деле, особенно для тех детей, которых не водили в детский сад, мир первого сентября раскалывается на две половины. В одной – дом, родственники, готовые поддержать, в другой – не сразу принимаемый скептичный девиз «Человек человеку волк и временный попутчик». Большинство родителей, по моим наблюдениям, считает, что их ребёнок нужен другим взрослым (в том числе учителям), поэтому чем выше по школьной лестнице знаний, тем меньше посещений родительских собраний, встреч ребёнка со школы и просто тревожного заглядывания в глаза усталому или огорчённому сыну, дочери. Всё это понимают или чувствуют все родители, но доводит дело до конца не каждый.

Школа имеет возможность слепить из семилетнего человека за одиннадцать лет кого угодно: гения или аутсайдера, оптимиста или неврастеника, победителя или неудачника, убийцу или жертву. Причем, я в этом убедился, она (школа) не всегда отдает себе отчёт в запланированном процессе, называемом всеобучем. Потому что школа – это, прежде всего, человеческий фактор. Она – это учителя, со своими, правильными или ложными, представлениями о жизни. Это кипы документов и бумаг, заполняя которые, понимаешь, что не остаётся времени на необходимое тёплое человеческое слово. Это директива «Надо!», идущая из департамента, центра образования, министерства, «сверху», где о настоящем воспитании знают ещё меньше, потому что судят о школьном процессе по выполнению планов, вылизанным письменным работам отличников и праздничным мероприятиям, на которых обычно дети выдрессированы. И в целом, школа – это миниатюрная модель общества и государства, в котором правят человеческие негласные или узаконенные правила и бюрократия, упомянутая выше.

Я сегодня слишком пафосен. Возможно, из-за того, что вспомнил давний разговор, который будто окунул меня в кадку с ледяной водой. В тот момент я представил себе последствия от увиденного и подумал, что могущество Учителя, день за днём, урок за уроком, воспитывающего чужих детей, не ограничивается временем, теми самыми одиннадцатью годами, а простирается гораздо дальше.

Тогда пролетел мой первый школьный сентябрь. У меня было время опомниться после вуза, влиться в новую рабочую струю. В конце месяца меня пригласили в кабинет директора, та сначала по-матерински заботливо поинтересовалась, как у меня дела, как обживается кабинет, оформлены ли нужные папки, сданы ли мои доклады с родительских собраний для административного протокола. Получив в ответ неуверенное «Д-да, конечно…», проворковала:

– Ну, ничего-ничего, сентябрь всегда такой, дальше втянешься, всё будет нормально… Я вот что подумала… В учительской, над стеллажом для журналов, стоят такие тонкие большие тетради. Увидишь сразу. Нужно, чтобы ты походил на уроки к учителям и написал характеристику урока с точки зрения психологии.

– А это как?

– Как? Возьми у Инны Александровны форму или в Интернете посмотри. Какая атмосфера на уроке, какие недостатки в преподнесении материала, объём домашнего задания. Ты справишься, – директор весело хохотнула. – Сделаешь?

– Э-эм, я постараюсь… Со следующей недели надо тестирование в первых и пятых классах проводить, успею ли ко всем на урок попасть…

– А не торопись, подготовь пока несколько характеристик к ноябрьскому педсовету, мы рассмотрим…

Директива есть директива, я согласно покивал и потащился в учительскую лицезреть те самые «тонкие большие тетради», методическое досье на каждого учителя (за год я ни разу не видел, чтобы сами учителя заглядывали в тетрадь, из чего сделал вывод, что эта работа велась для галочки).

Я взял две крайние слева, не выбирая: человек в коллективе я был новый, так что всё равно, к кому идти, – первыми попались русоведы Светлана Олеговна и Маргарита Кузьминична. Забрал с собой тетради и решил начать с завтрашнего дня, а сегодня стоило предупредить учителей о визите.

Утром следующего дня я шёл ко второму уроку. В школьном фойе, у моего кабинета, на скамье сидели трое старшеклассников.

– Доброе утро, – я ответил на приветствия. – Нет урока?

– Опоздали…

– Ну и что? До конца целых полчаса.

– Не-е, мы лучше тут посидим. У нас русский…

– И что?

– Светлана Олеговна… – многозначительно выкатил глаза старшеклассник, – лучше подождать.

---

"И в целом, школа – это миниатюрная модель общества и государства, в котором правят человеческие негласные или узаконенные правила и бюрократия"

---

Светлану Олеговну я запомнил быстро. Это была незамужняя женщина лет сорока пяти, креативная, энергичная и эксцентричная. Человек настроения, которое угадать с первого взгляда нереально. В хорошем настроении она напоминала мне конферансье, расточавшего под аплодисменты остроумные реплики, в дурном – являла собой образ мегеры, от которой шарахались в стороны как ученики, так и коллеги, предпочитая не связываться с ней. Но Светлана Олеговна в школе лет ..цать как работает, преподаватель толковый и не боящийся трудностей, поэтому администрация на перегиб палок закрывала глаза. Во всяком случае, такой вывод я успел сделать за месяц знакомства.

Через сорок минут я вспомнил слова опоздавших. Светлана Олеговна придержала в дверях класс, пропуская меня вперед и указывая на последнюю парту, потом только разрешила зайти остальным. Звонок прозвенел, урок начался. «Откройте тетради, запишите число… Что было задано на дом?» – и прочее в том же духе. Через две минуты после звонка на пороге возникло двое восьмиклассников, в руках – брикеты с бутербродами из школьной столовой.

– И что? Вас не учили, как надо заходить в класс, когда опаздываешь? – сурово, поверх очков, взглянула Светлана Олеговна. – Выйдите, постучитесь и зайдите, как положено.

Работа в классе приостановилась. Все ждали, пока опоздавшие не выполнят ритуал. Ещё через минуту кто-то робко постучался в дверь и появился новый опоздавший, румяный, с пуговицами, застегнутыми наспех неправильно, так, что рубашка у ворота вздыбилась:

– Здравствуйте, Светлана Олеговна. Извините-за-опоздание-разрешите-войти? – выговорил заученную фразу.

– Слава богу, ты пришёл! – вежливость опоздавшего отчего-то развеселила учителя. – Так, откройте учебник на странице пятнадцать, упражнение тридцать семь… – и снова вернулась к ожидавшему разрешения ученику. – Чё опоздал-то?

– Будильник, Светлана Олеговна…

– Да ладно! Совсем сломался, да? – притворно сочувственно.

– Ну как… Я забыл его поставить… Проспал…

– Вот чёрт, надо же, как бывает… А вчера почему в школе не был? И в понедельник?

– К зубному ходил…

– Нет, ну надо же! – учитель весело оглядела класс, который, ухмыляясь, прислушивался к диалогу, хотя и старательно водил ручками в тетрадях, выполняя задание. – Ла-а-адно, поверим, с кем не бывает… Пр-ра-ха-ди!

Урок продолжился, ненадолго. Новые опоздавшие сослались на то, что их маршрутки долго не было. На этот раз наказание не ограничилось ироничным выговором, одному было поручено спеть песню, другому – прочитать стихотворение, внепрограммное. Еще минуты три, чтобы решиться, и уже класс, успевший выполнить упражнение, начинает подключаться к «шоу»:

– Давай, Ромыч, на бис!

Ромыч огрызается, откашливается и поет, наконец, гимн. С внепрограммным стихотворением оказалось сложнее: таковое не вспомнилось, после торга, милостиво было разрешено рассказать любое, главное – рассказать. «Поймали птичку голосисту, и ну сжимать её рукой. Пищит, бедняжка, вместо свисту, а ей твердят: “Пой, птичка, пой!”», – под хохот класса тараторится державинское четверостишье.

– Вот подлец, выкрутился, – удовлетворённо Светлана Олеговна разрешает опоздавшим занять свои места.

Затем с классом проверяет упражнение, после – быстро объясняет несложную тему, вызывает троих к доске, даёт задание, и до конца урока восьмиклассники пишут. «Урок окончен. Домашнее задание записали? Вопросы есть?.. У матросов нет вопросов… Домашнее задание? Проверю в следующий раз… Свободны!..» В журнале за урок появилось три четверки и два кола.

Я поблагодарил за урок и беспрепятственно вышел вместе с учениками.

Урок Маргариты Кузьминичны числился в расписании следующим. В этот раз время не тратилось на выяснение причин опоздания, учительница лишь махала рукой опоздавшим, мол, быстрее. Что-то чертила на доске, просила переписать; затем словарный диктант, написав который ученики поменялись тетрадями, проверили, поставили друг другу оценки; в качестве отдыха – «рекламная пауза»: учитель рассказывает анекдот и тут же переходит к объяснению новой темы, словно бы анекдот стал эпиграфом… В классе, надо сказать, рабочий хаос, не в пример идеальной тишине у Светланы Олеговны. Ученики возятся, то карандаш у соседа одолжить, то вопрос задать. Контраст яркий. В конце урока быстро выставляются оценки в журнал, у кого одна, у кого две. Звенит звонок, и учительский стол окружён учениками: кто-то протягивает дневник, кто-то просит посмотреть тетрадь. Маргарита Кузьминична мне кивает быстро:

– Я к вам после четвертого урока подойду, у меня «окно».

Позже она сдержала слово и сама пришла ко мне, копающемуся в папках:

– А пойдёмте в столовую? Там сегодня плов.

Мой желудок согласно буркнул.

– Так что там, как вам наш урок? Что-то надо исправить? – Маргарита добродушно пододвигает ко мне салат.

– Да, вроде, всё нормально, – мне неловко жевать в её присутствии с набитым ртом, и я интеллигентно набираю вилкой как можно меньше риса. – Удивлен, сколько вы успели сделать.

– Приходите к нам на следующей неделе, у нас соревнование будет по командам... У нас шумновато, конечно, по-другому не могу.

Я пообещал. Мы несколько минут говорили о моем опыте, и я, наконец, решился задать вопрос. Не то, чтобы он мне казался жизненно важным, мельтешила в голове неясная мысль, не желавшая никак оформиться:

– Я до вас был на уроке Светланы Олеговны. Убедился, что у вас разные позиции в отношении опоздавших. А вы почему не заставляете их, например, стихи читать?

Маргарита улыбнулась, тонко, как Мона Лиза:

– Смеяться не будете, если правду скажу?

– Окей.

– А есть в психологии такое понятие, как «синдром незванного гостя»?

– Не припоминаю, а что?

– Значит, я его изобрела, – учительница вздохнула, посмотрела на часы, – время есть…

Я с раннего детства мечтала научиться играть на фортепьяно. Музыкальная школа, мимо которой меня мама водила в детский сад, всегда казалась мне волшебным местом: умение извлекать гармоничные звуки из инструментов для меня стало навязчивой мыслью. И я постоянно просила маму записать меня туда. Но, наверное, обучение в музыкалке было дороговато для нашего семейного бюджета. Когда он стал позволять, а моё желание не исчезло, мама привела меня на прослушивание, я тогда уже в третьем классе училась и для музыкальной школы была «старовата».

Как сейчас помню, сидят трое взрослых и просят меня то карандашом выстучать мелодию, то спеть… По результатам прослушивания главный экзаменатор сказал, что слуха у меня нет и вообще мы поздно пришли, мой поезд ушёл… Но мама работала на какой-то важной должности в нашем селе, после разговора с директором меня зачислили. Через полгода мне купили пианино, за огромные по тому времени деньгам. Я была счастлива. Всегда себе представляла, как я, в длинном красивом платье, играю на фортепьяно, а слушатели в зале боятся вздохнуть и пропустить мои пассажи руками… Я очень хотела научиться.

А через два года стала просить маму забрать мои документы. Вы можете подумать, что это был всего лишь каприз. Мама меня ругала: «Ну почему, почему ты не хочешь ходить? Я столько денег отдала, а ты…» И от чувства вины становилось ещё хуже. И мать начала тогда меня заставлять. А я не могла и не хотела туда идти. Представляете, в общеобразовательной школе учусь на пятёрки, правая рука учителей, а здесь – двоечница, лгунья и прогульщица. Да, я врала. Каждый раз. Постоянно. Помню, раз мама за руку меня привела на сольфеджио и ушла на работу, а я сказала преподавателю, что у меня бабушка рядом живёт, и я там папку с нотной тетрадью оставила – меня отпустили. И я не вернулась, прогуляла. В другой раз не поверили. Их много было, аналогичных случаев. Из дома уходила, гуляла где-нибудь и возвращалась домой. Пока туда идёшь – ноги свинцовые, желудок, сердце болит… А обратно – ноги лёгкие-лёгкие, как на крыльях летишь… Что пытка кончилась.

– Что же случилось-то такое? – я посочувствовал: глаза Маргариты заблестели, доказывая, что спустя много лет она помнит свой позор, страх и обиду.

– А, – женщина притворно рассмеялась, пытаясь скрыть неловкость откровения, – я не уверена, наверное, преподаватели потешались над тем, что я была принята «по блату». Я же «бездарность» была. Сольфеджио мне не удавалось: на слух не могла записать мелодию, которую наигрывал преподаватель. Помню, что в мой адрес звучали обидные, ехидные замечания, что не оправдываю надежд директора, который за меня поручился. На хор когда приходила (особенно противная учительница была), на меня весь класс глазел и улыбался, потому что вместо «здравствуй, проходи» сначала было: «Ой, и кто это у нас пришёл?! Ну, проходи, проходи, гостем будешь!» А дети злые существа и впитывают всё, что им взрослые говорят. Так, ко мне стали относиться, словно к прокажённой. И знаете, дело дошло до того, что когда я играла гаммы (это специальные упражнения для автоматизма техники), то к концу третьего года у меня слезы начинали катиться из глаз, и я вздрагивала на аккордах. Мама думала, что я притворяюсь, ругала… Это был самый страшный год моего детства. Так убили мою мечту научиться играть на фортепьяно… Зато теперь я понимаю хорошо прогульщиков, каково это им.

Маргарита невесело рассмеялась:

– Поэтому я не ругаю сильно опоздавших, раз пришли и хотят работать, значит уже хорошо… А знаете что? Вы, наверное, еще Юру Рыкова не знаете. Он ведь со многих уроков сбегает. А на моих сидит. Когда смотрю на него, себя вспоминаю. Кто захочет быть изгоем? Всем хочется, чтобы его любили или, как минимум, уважали… Я постоянно своим родителям советую, советую, чтобы они приходили на уроки иногда, смотрели, как их ребёнок здесь, без папы и мамы, себя чувствует.

Мы замолчали. Паузу спас звонок с урока.

– Такие дела, – вздохнула Маргарита, – поэтому я вас и спросила, есть ли такой синдром, или это я придумала. У меня урок, так что… – учительница поднялась и взяла посуду, отнести на мойку.

– Неплохой синдром, – улыбнулся я. Мне понравилась Маргарита Кузьминична (Маргарита, как просто я стал её называть про себя), – надо взять на заметку.

Мы покинули столовую и разошлись по своим кабинетам.

(Продолжение следует)